Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей - Светлана Абакумова

Стоянка была длинной. Утром воины ушли на охоту, чтобы пополнить запасы еды. Вернулись с дичью. Они обмазывали ее глиной и запекали в земле, поверху разводили костер. Потом раскапывали, отколачивали глиняные черепки (вместе с перьями) и запеченное мясо было готово. Решили остаться еще на ночь и выйти в дорогу утром следующего дня. Здесь было хорошо. Деревья, травы, чистая вода в ключе. А впереди был долгий переход в горах – по узким тропам с разреженным воздухом. Хорошо бы никто не поскользнулся, не сорвался с кручи с конем. Но к счастью, обошлось.

В селениях, встретившимся по пути, на обмен покупали молоко, сыр, крупу. Индейских селений становилось всё меньше. Переход этот дался Татуане легко, ведь шли по ее родной земле.

Приехав через месяц во Дворец, Тулан вовсе не служил в часовне мессу, но, также, и не приносил больше жертву языческим богам. За него мессу отслужил оруженосец.

Дворец в горах

Татуана: – Вот солнце высунуло голову из белой рубахи утра, осветило золотом твой дворец, какой он огромный!

Тулан – Да что ты. Он невелик. Этот дворец был у моего отца 50 лет назад. Но он пуст. Мы живем в другом краю.

Татуана – По сравнению с моей хижиной – он безбрежен. А сад! А каменная ограда толщиной в два мешка кукурузы. А море, что виднеется вдали, внизу! Как здесь тепло и красиво. И какой чистый прохладный воздух! А я – в серебре и золотых украшениях.

Я часть твоей души, Тулан. Нет, я ее полноценная замена, этой отданной тобой за меня души. Но я чего-то боюсь, любимый, здесь во дворце, в твоем дворце, от меня скрывается старуха, что обманом отдала меня торговцу. Она прячется, но я по запаху ее заплат чую ее.

Тулан – нет, не бойся. Это лишь старая нянька, она уже много лет живет во дворце. Ты не могла ее раньше видеть. Когда жена взяла для младшей дочки другую няньку, Бабку я увез сюда.

Татуана – Но она внешне похожа на одну слепую старуху из города… А ты говоришь, что не может быть. Ты знаешь, Тулан, влюбленным труднее, чем невлюбленным жить на свете! кто когда-нибудь любил, тот знает это. Им все завидуют – вольно иль невольно. Их ненавидят за их счастье. Они бредут по жизни, взявшись за руки, как сомнамбулы, заступая на проложенные издревле границы, не видя запретов, ежедневно задевая чьи-то чужие интересы. Они целиком поглощены своим чувством. На них оглядываются. Они больше смотрят в глаза друг другу, чем по сторонам.

Если кто-то богат, значит, есть и бедняки, и их в 6 раз больше. Если кто-то счастлив, значит кто-то другой, напротив несчастлив. И таковых тоже больше, чем счастливых. Мириады врагов вокруг собираются в тучу, как мошкара, чтобы наброситься на бедных влюбленных. Тоска сжимает рукой мое горло, когда я чую этот её запах, запах сирости, запах смерти. Он тебе – этот запах – должен быть знаком по лавке торговца, из которой ты меня освободил, вспомни! Как страшусь я смерти в эти мгновения, когда вижу мелькающую во дворце старуху! А еще больше неволи, – говорила она, сидя у ног его, заглядывая ему в глаза.

– Вдруг меня схватят и заберут опять в неволю?

Тулан. – Татуана, дитя, этого не бойся. Я тебя защищу. Потом уж тебя познакомлю с нянькой, да что-то она занемогла, не выходит из своей комнаты. А так ты увидишь, что это простая старая женщина. Ну а счастливые люди живут, как и несчастливые, обычной людской жизнью, я считаю.

А ведь правда, была старуха во дворце, и порой, пробегая по залу, держалась его темных стен, стараясь не выходить из тени. И голова ее была тщательно прикрыта покрывалом. Конкретно она избегала взглядов индианки, новой хозяйки дворца. При ней никогда не обнажала рук и старого своего лица. Боялась, что та ее узнает. Только в пол кланялась ей. А хозяин старухи – няньки своей странное поведение и не замечал. Слишком был счастлив и беспечен.

Тулан: Не бойся смерти, не бойся неволи! (успокаивал он любимую). Я нарисую тебе на щеке татуировку – кораблик. Я вызнал этот секрет из одной старой легенды. Монах Сетобриан пишет, что это ваш старый индейский секрет. К сожалению, католикам он непригоден – не подействует. А тебе поможет скрыться на этом корабле в минуту опасности. Слушайся меня…

Татуана: – Да, слушаюсь.

Он приблизился и поцеловал ее, он любил этот водопад ее темных волос.

Тулан: Ты всегда сможешь на этом кораблике убежать от злой силы. Я хочу, чтобы ты была свободна как моя мысль и моя воля. Он достал инструменты и начертил острым медным стилом ей кораблик на левой щеке – потом затер это место золой из очага, сказав: – Имя тебе Татуана свободная! Еще я нарисую у кораблика крылья (он снова приблизился к ее лицу с протянутым стилом), и если не будет воды под кормой корабля, ты сможешь вместе с кораблем пролететь над сушей, над пропастью, над горами, всюду! Да! Выполни мой наказ: когда вдруг грянет беда, нарисуй кораблик на стене, на полу, или в мыслях своих, где удобно, где хочешь, закрой глаза взойди на него и спасайся, Татуана!

– Благодарю тебя всем сердцем! – сказала Тата. И упала без чувств.

Слуги, позванные Туланом, вмиг подняли ее и унесли в детские покои.

Тулан отряхнул золу с рук и с одежды и направился в свою комнату.

Хуан Тулан слугам: Я пойду к себе. Мне хочется побыть в одиночестве. Он поклонился вслед Татуане и отправился, чуть приступая на онемевшую вдруг ногу, в свою комнату.

Размышления

Хуан Тулан сидит в гамаке в комнате, слышен его голос:

– Люблю ее, пытаюсь любить, но что-то гложет меня. Я не совсем счастлив. (Кто-то прошелестел невесомо рядом).

– Нянька, ты здесь? Не таись. Иди, послушай. (Нет ответа).

Он закрыл глаза и увидел в мечтах Татуану, вот танец раскачивает ее грудь, а сзади вьется тяжелый хвост ее волос, волосы неслись за спиной как два-три темных змея, когда она обегала в своем танце колонны этого зала.

Тулан: – что ж, медленно ходить ей от радости видно невмочь, подумал он вслух.

Но она чужачка! Я продал душу за чужую свободу, за ее ласки, и бессмертия мне не видать, я буду гореть в аду! А проклятье может лечь на весь мой род! Я даже не могу приступить к молитве, не могу сложить пальцы в крест. Я отщепенец христианского мира. Я изгой. За эту женщину я убил человека. Пусть он нехристь, но я совершил убийство, причем тайное, о нем никто не узнал, и обвинили совсем не меня, но кто-то ведь должен быть наказан за это убийство! – ужаснулся вдруг он. – Любимая женщина. Грех. Нет. Да. Она беременна и носит под грудью моего сына, поэтому она мне жена.

Мы раньше дружной семьей жили в своем красивом городе, и моим детям всегда доставался много яств – рыба, фрукты, пироги, сласти и полная опека родителей. А в будущем их ждали б почет и уважение – представителей знатной фамилии, если б я не убежал с женщиной. А что сейчас. Вдруг позор ляжет на них, позор им от моего бегства и измены? Да нет, слуги лелеяли и лелеют их. И жена. Она позаботится, чтобы всё было хорошо. Она ничего не знает. Но подумать и на миг страшусь я: – Неужели богатое знатное будущее может быть для них потеряно? Из-за меня, моего преступления и обмана? Нет, нет! никто не знает что мы здесь. А через год я приеду в город Тулан. Приеду, когда уже родится мой индейский сын. О боже, боже! Что же это? – с избранной красавицей, подходящей тебе по уму и по телу можно жить ЛИШЬ с позволения церкви, а без позволения нельзя? Но я ведь живу? И даже очень хорошо живу! И где кара Господня? Молчу, молчу, прости меня Господи.

Эй. Я вдруг вспомнил как брал глину, белую и красную, и синюю, и желтую, мешал из них краски. Она меня давеча научила. И красил ее лицо узорами, их узорами, она знает их все. Говорила, это для того, чтобы ее никто из богов не узнал. Никто из ее богов и моих. И она так и ходила весь первый месяц в нелепой раскраске. А потом я сделал ей татуировку. И она успокоилась. Стала больше походить на наших, испанских и кастиланских женщин. Колечки и амулеты все свои сняла индейские.

А святые – наши, хоть и просыпаются всегда по истории поздно, но все же проснулись, и, наверное, узрели уже ее – в этих покоях. И возмутились – почему нобиль, христианин, без прав и без спросу взял ее в дом, не выполнив все католические обряды?

Она приносила жертвы своим богам. Да и я грешен – следовал за нею в этом деле. Да, Тата приносит жертвы. Приносить жертвы – отрезать голову у жертвенных зверюшек – ей это легко… Она считает так надо.

Жертвой буду я сам. Чует мое сердце. А вообще сейчас я совсем, как она – стал язычником, одичал. Одичал без молитв – весь погряз в грехах. Почему-то она боится, боится какой-то старухи. Неужели моя бабка-нянька, что рассказывала сказки моим детям на ночь и меня нянчила, может внушить ей страх?